Глава 2 Мама мыла раму

– Лиля!

Она уже успела спуститься по лестнице на две трети, когда услышала снизу оклик и увидела машину отца. Сегодня он приехал без водителя. Стоял в длинном черном плаще перед раскрытой дверцей и курил.

Парочка знакомых девчонок, спускавшихся следом, разинула рты от удивления. Отец был нечастым гостем в школе, и многие, наверное, считали, что, кроме сестры, у Лили никого нет.

Подошла. Потому что смыться повода не придумалось. Нелепо как-то получилось бы вдруг взять и убежать наверх, спрятаться за огромные двери, надеясь, что папочка не последует за доченькой.

– Так вас ждать? – Взгляд отца буквально впился в нее.

Видимо, Лиля невольно превратилась вся в знак вопроса. Про эсэмэску она, разумеется, забыла. А Элла ей тоже ничего не говорила, насколько помнится.

Отец нервно побарабанил пальцами по дверце авто. Капризно изогнутые губы выдали крайнюю степень недовольства.

– Пф-ф, зачем тебе телефон? Я же отправил сообщение.

Девочка пожала плечами. Вопросы к ней всегда носили характер риторических. Но отец не спешил пояснять. Порывшись на дне рюкзачка, Лиля извлекла сотовый и открыла чат: «Ждем на ужин 18 октября. Кафе „Меридиан“. ДР мамы».

Она сделала большие глаза. Насколько ей было известно, мама родилась летом.

– Ну? – Отец снял очки и начал протирать стекла.

Мысли он читать не умел, поэтому Лиля набрала на дисплее: «У мамы» – с максимальным количеством знаков вопроса.

– Если отбросить излишнюю принципиальность, то женщину, положившую на ваше воспитание двенадцать лет, вполне можно так назвать.

Девушка вздохнула. «Положившую» – вполне характерное слово. И характеризующее. Она не стала набирать, что мама бывает одна. Уж это-то отец должен понимать?

– Короче, нам с Региной будет приятно видеть тебя и Эллу. – Он сел за руль, не закрывая двери, поинтересовался: – Тебя подбросить до дома?

Лиля не стала отказываться. Уже темнело, дождь и не думал заканчиваться, а автобусы в это время ходили редко и набитые битком. Наверняка придется стоять в уголке, вдыхая мешанину из чужого амбре и мечтая присесть, потому что ужасно устали ноги.

В салоне пахло кофе и мойкой. Под зеркальцем болталась иконка – Регина представила вещественное доказательство своей заботы и религиозного рвения.

– Так вы придете?

Вместо ответа Лиля отвернулась к окну. Отец, привыкший к ее молчанию, начал расписывать всеми красками предстоящее торжество. И, судя по экспрессии, ждал его, пожалуй, даже больше именинницы. Хотя слово «именинница», насколько знала Лиля, подразумевало под собой другое – имя в святцах, день имени. А это просто день рождения, который обставят с шиком, помпой, красотой. Прикажут называть Регину мамой, будут прилюдно восхищаться ее умением принимать гостей и накрывать на стол. Ложь в каждом словосочетании. Заставить говорить Лилю невозможно. Умение принимать гостей целиком и полностью зависит от папиных денег. А стол – заслуга шеф-повара из ресторана «Меридиан».

Девочка поймала свое отражение в стекле. Все в шрамах дождевых струек. Провела по одному пальцем и тут же получила тряпку в руки: мол, нечего следить.

Интересно, отец поднимется к ним? Или, растратив все свое красноречие на младшую дочь, старшей просто скупо пообещает по телефону оплатить ремонт машины и таким образом купит их визит, призванный показать всем прочим гостям видимость идеальной семьи? Скорее, последнее. Потому что поток слов медленно иссяк, и его заменило «Дорожное радио».

Лиля зашвырнула тряпку под сиденье и прикрыла глаза.


Приходил Павел Дмитрич, принес два варианта релиза дисков. Как будто Глеб в состоянии увидеть и оценить обложку. Просто стыд и смех.

Дмитрич тушевался и потел. Бормотал что-то, а потом начинал говорить нарочито громко и медленно. Так и хотелось сказать, что у юноши проблемы не со слухом, а со зрением. Наконец мать пришла на помощь. Увела гостя на кухню потчевать чаем с пирожными. А Глеб остался в комнате.

Не хотел прислушиваться. Однако все слышал. Как они там обсуждают планы, сетуют, что затянулся реабилитационный период, выказывают надежду, что получится начать давать концерты хотя бы в будущем году.

А самого Глеба спросили? Взяли и записали в слепые, глухие и недееспособные. Он стукнул кулаком по ручке кресла и выругался вполголоса матом. Не как мальчик-вундеркинд, музыкальный гений семнадцати лет от роду, еще год назад успевающий учиться в десятом классе, в консерватории и давать концерты. А как дворовая шпана.

Не помогло. Теперь мало что могло помочь. Говоришь: «Отвяжитесь», начинают крутиться еще больше, по-мушиному или мышиному. Но Глеб сам сглупил: когда стал вставать после аварии, дошел до балкона в больнице и едва не вывалился. А посчитали попыткой самоубийства. Хотя, признаться, он и впрямь подумывал. Но не таким способом. Во-первых, не факт, что получится, во-вторых, мозги на асфальте – не слишком эстетично смотрится.

Когда Дмитрич ушел, высказал все матери. Вопрос о том, будет ли давать Глеб концерты, давно закрыт. Однозначно не будет. Жалости не надо. И пиариться на травме – не его уровень. Пусть ищут другие таланты, раскручивают их. А он будет думать, чем теперь заниматься.

– Глебушка! – Женщина всплеснула руками. – Они готовы ждать.

– Мама, они остались в пункте «А», а я давно ушел в пункт «Б» и возвращаться не собираюсь! – Юноша тряхнул головой, отросшие волосы упали ему на глаза.

Мать схватила с тумбочки сигареты и хлопнула входной дверью. Опять дымит как паровоз. Бросала ведь. И конечно, виноват он, а не ее сила воли. Машину отца взял без спроса, вел слишком быстро, разбил вдребезги, очухался после комы, но слепым, как крот. Полный… пушной зверек.

Лиля нажала на кнопку лифта. Еще раз. И еще. Подниматься пешком на пятый этаж не хотелось совершенно, хотя до дома добралась с комфортом, – если не брать в расчет нудеж отца. Хорошо, что заходить к ним с сестрой он не захотел. А то опять завел бы пластинку, что пора продать эту квартиру, что в их с Региной доме хватит места для всех. Надо думать, хватит. Только не хочется.

Девушка со вздохом шагнула к лестнице. Опять перегорела лампочка. Темно. Если представить, что за поворотом на площадке притаился маньяк, начинает колотиться сердце и мозг дает сигнал к выбросу адреналина. Страх воображаемый, но подниматься с ним получается быстрее. Надо только соблюдать ритм, четко припечатывать подошву, чтобы слышать собственные шаги.

Между вторым и третьим скупо горит лампочка. На стене четко видна надпись кривым детским почерком: «Мама мыла раму». Лиля никогда не любила эту фразу. И отказывалась писать ее в рабочей тетради в первом классе. Первая учительница, сухарь старой закалки, заставляла. Ставила у доски и всучивала мел, который падал из непослушных пальцев. Девочка рыдала до истерики, не в силах выполнить требуемое. Потом Регина сходила к директору, и от Лили отстали. Неужели это нельзя было сделать сразу, а не тогда, когда она перестала спать и отказывалась идти в школу, крепко вцепляясь в стул тонкими пальчиками?

Четыре года мнимого сожаления. Вздохов. И шушуканий за спиной. Дама из родительского комитета, живущая в одном доме с семьей Лили, весьма подробно поведала по большому секрету, но абсолютно каждому, как погибла мать девочки.

Работа с психологом. Добрая, в общем-то, тетенька просила нарисовать, кем Лиля себя ощущает, как и почему. А также – с кем. За невозможностью объяснить вслух просила написать…

Хорошо, что в гуманитарную спецшколу в класс с танцевальным уклоном принимали с пятого. Лиля показала все, на что была способна, и даже немножко больше. Свою роль сыграла и фамилия, и фото мамы на доске почета – в роли Одетты, юной и беззащитной. А Регина тогда танцевала Одиллию. Гримаса судьбы.

Хлопнувшие створки окна вырвали девушку из прошлого. Кровь прилила к голове. Вот теперь страх воцарился очень даже по-настоящему. Показалось, что сейчас раздастся истошный вопль, от которого заложит уши, а потом влажный шмяк о землю, от которого застынет душа. Разумеется, воображаемый. Не настоящий.

Лиля на ватных ногах сделала шаг по площадке, поднялась на несколько ступенек. У окна курила женщина, та, что здоровалась пару дней назад. Симпатичная. С короткой современной стрижкой, худощавая. Наверное, возрастом как отец. Глаза заплаканные, но легкий макияж не размазан. То ли приехала к кому в гости, то ли и есть новая соседка.

Затягивается жадно, не для расслабления – для оглушения. Видно, крепко ее что-то достало. Или кто-то.

Но выпрыгивать из окна всяко не собирается. Дверь в ее квартиру немного приоткрыта. Пробивается свет. И мелькает тень, словно некто ходит там из угла в угол. Лиля вспомнила парня в окне. Кажется, квартира именно эта? Тогда женщина – его мать?

Девушка кивнула соседке. Та, увидев ее, попыталась улыбнуться из вежливости, но губы не слушались, а только кривились и подрагивали. Проскользнув мимо, Лиля взлетела наверх, почти бегом кинулась к своей квартире. Нарыла в рюкзачке ключи и отперла дверь.

Сразу ударил в нос запах пригоревшей пищи. Заглянув в кухню, Лиля убедилась, что на плите ничего не стоит, но сковорода в мойке валяется. Как же, мытье посуды – не барское дело.

Эллы дома не оказалось. Хотя Лиля нисколько не удивилась бы, если бы та просто спала, делала маникюр, принимала ванну или пыталась готовиться к зачету. Значит, разговор о дне рождения Регины переносится на потом.

Девушка переоделась, без особого рвения поскребла сковородку, потом сделала себе бутерброд и завалилась с учебником на диван. Прочитав полторы главы, поняла, что прислушивается, не доносится ли снизу фортепьянная музыка. Тишина. Безмолвная, как Лиля, и до сегодняшнего дня привычная, – но сейчас совершенно чужая.

Включила телевизор. Новости. Ну и пусть, фоном пойдет. Приоткрыла окна на форточку. Почти с наслаждением впустила в квартиру звуки, обычные, не оформленные в мелодию.

Когда вернулась Элла, Лиля уже спала. Удивленная сестра погасила мерцающий экран и вытащила из-под Лилиной щеки учебник. Хотела было растолкать, чтобы помогла перевести текст, но пожалела. Даже укрыла пледом, чтоб не замерзла, дуреха. С английским завтра поможет.


Загрузка...